"КАНАДКИ"

В Ташкенте настоящей зимы не бывает. Снег полежит две-три недели в январе, да и сойдет на нет. Но этого короткого времени детворе хватает, чтобы наиграться в снежки, наездиться с ледяной горки и накататься на санках. Отвалявшись в снегу и набегавшись как следует, я приходил домой после гулянья мокрый с головы до ног, и мама развешивала мою одежду и обувь на батареях отопления.

Дороги в ту пору никому не приходило в голову посыпать солью и песком, поэтому снег на них, укатываясь и утаптываясь, становился скользким. В военном городке, где мы жили, машины ездили нечасто, и на проезжей части можно было играть в хоккей, что мы и делали. Взглянув на нашу тогдашнюю хоккейную амуницию, сегодняшний первоклассник не удержался бы от смеха: клюшки позорные, вместо ворот - камушки какие-то лежат, кто в пальто, кто в куртке, кто в свитере бегает. О ледовых коньках никто и не задумывался: льда-то нет...

Ребята постарше играли в хоккей летом, на роликовых коньках, и мне не терпелось скорее подрасти и стать полноправным участником хоккейных баталий.

И тут наши соседи, уезжая навсегда в другой город, приносят мне в подарок настоящие коньки.
- Это не простые коньки. Это "канадки", - гордо произносят они, вручают коричневые ботинки с прикрепленными к ним блестящими лезвиями и исчезают из моей жизни.

Вот так. Ни имен, ни лиц этих добрых людей я не помню, а коньки так и стоят перед глазами, хоть и прошло с той поры почти тридцать лет. Размера они были на два или даже на три больше моего и, судя по всему, много чего успели повидать на своем веку. Как эти коньки приехали в Ташкент и где до этого побывали, так и осталось тайной, покрытой мраком.

Но разве это было важно? Вот они передо мной, на дворе - начало недолгой зимы, и я честно признаюсь родителям, что хочу тут же их опробовать.
- Да ведь ты и стоять-то на коньках не умеешь! - справедливо замечает отец.
- Подумаешь, делов-то, - ворчу в ответ я, хотя против правды не попрешь. Стоять на коньках мне еще не приходилось.
- Да и большие они для тебя, - отец продолжает гнуть свою линию, намекая, что лучше перенести знакомство с коньками на год, а то и на два.

Ну уж нет! Обладать таким сокровищем и не воспользоваться им? Гордость и упрямство, которым позавидовал бы любой горец, уже тогда доминировали в моем поведении. И я, набив в носки ботинок побольше ваты, начинаю нехитрые упражнения. По два раза в день я надеваю коньки и пытаюсь на них устоять на цементном полу нашей лоджии. Ступни ног то и дело выворачиваются, то вовнутрь, то наружу, я часто хватаюсь за перила, не в силах удержать равновесие, но не сдаюсь. Сейчас бы мне тогдашнюю целеустремленность!

В упорных тренировках проходит несколько дней. Я уже могу минуту-другую твердо стоять на ногах, не размахивая руками в попытке уцепиться за воздух, у меня даже получается сделать несколько нетвердых шагов по лоджии.
- Сыночек, сходи, пожалуйста, за хлебом, - просит мама.
- Ага! Мам, можно я на коньках пойду? - как можно более обыденным тоном говорю я в ответ.
- Не слишком ли ты самоуверен?
Вообще-то, слишком, но разве ж я признаюсь?
Минут пять мама пытается убедить меня не делать того, что я задумал (среди ее аргументов был и такой: как я в магазин зайду?). Но ничто не в силах остановить мой напор, и мама сдается, махнув рукой.

... Я понял, что был не прав, одолев первые сто метров пути. Спотыкаясь, поскальзываясь и падая, отдыхая на коленях и вставая снова, я потратил на этот путь едва ли не столько же времени, сколько потратил бы на поход в магазин без этих чертовых копыт. Я проклинал коньки, их бывших хозяев, себя самого, но упрямо шел, точнее, полз, за хлебом. Скоро мне уже было наплевать на то, что на меня показывали пальцем и смеялись. Пройдет еще десяток лет, и я увижу в американских фильмах примеры такой же одержимости и несгибаемости, когда парня метелят и метелят, кровь и пот застилают ему глаза, а он, как пьяный, встает и встает за новой порцией ударов. Потом к нему неизвестно откуда приходят силы, и он делает из своих обидчиков отбивные. Играет торжественная музыка, руки героя победно воздеваются к небу.

В моем случае, финал был не таким жизнеутверждающим, хотя и не трагическим. Белоусый дед с первого этажа подобрал меня еле живого где-то на полпути к булочной и принес на руках, словно раненую птицу, прямо к дому.

Позже, встречая деда и здороваясь с ним, я испытывал одновременно чувство стыда и благодарности. А коньки я больше не надевал. Когда мы уезжали из Ташкента, я отдал их Витальке Смирнову со словами:
- Сейчас они, может, тебе великоваты будут, а на следующий год в самый раз. Называются "Канадки".

Июль-2002