|
Первый
Ветер поднимает снежную россыпь и бросает в лицо. Как будто сотни маленьких иголок вонзаются в щёки и обжигают их. Перекладываю портфель из одной руки в другую, потому что пальцы, сжимающие ручку портфеля, быстро начинают замерзать и неметь. Пальцы ног тоже начали чувствовать холод. Но я ещё только в начале пути, надо сохранять силы.
Сегодня я должен был в первый раз поехать самостоятельно на автобусе в музыкальную школу. От нас до музыкалки можно было доехать тремя автобусами: 11, 31 и 34. «11» и «31» останавливались на «Спортзале», а «34» на улице Тарана. Остановку «Спортзал» я знал очень хорошо. А вот вторую - не очень.
Усевшись на заднем сидении ЛиАЗа, я стал старательно дышать на слой льда на окне, пытаясь растопить себе маленький глазок, через который можно было бы смотреть на улицу. Сверху уже кто-то нацарапал «Терпите люди - скоро лето!». Мне нравились ЛиАЗы, они были намного теплее Икарусов. Пригревшись и увлекшись созданием «глазка», я не заметил, как автобус переехал мост через Тобол и поехал прямо в сторону Затоболовки. Когда я понял, что прозевал свою остановку, было поздно. В глазке мелькали только стволы деревьев. Вышел я на первой остановке в Затоболовке, не помню уже как называлась - не то Сельпо, не то Сельмаг.
Ситуацию осложнило то, что я имел пять копеек только в один конец, обратно меня должен был забрать отец. А в «34»-ом всегда сидела кондукторша и кричала на весь автобус (по голосу их, что ли, подбирали, или по комплекции): « Биле-е-е-етики! Покупаем биле-е-е-етики!» «Чё стоишь мужик! Билет бери! Щас автобус остановлю!»
Не знаю, почему - то ли от страха перед этой кондукторшей, то ли из нежелания унижаться - я пошёл обратно пешком.
Холодно. Я уже не чувствую пальцев рук. Засунув их в рукава и прижав к груди портфель, я пытаюсь их отогреть. Помогает не очень. Иду дальше. А мимо проезжают автобусы, грузовики, легковушки, оставляя за собой клубы снежной пыли и тёплые облака выхлопных газов. В них едут люди, им тепло. Слёзы наворачиваются на глаза не то от обиды, не то от холода. А очертания города спрятаны в морозной дымке. Сколько мне ещё идти? Иду дальше. В груди теплится надежда, вот сейчас остановится машина и какой-нибудь дядя скажет: «Садись мальчик, довезу». Но это не происходит. Иду дальше. Пальцы на ногах я тоже уже не чувствую, я пытаюсь их поджимать, но не чувствую слушаются ли они. В мыслях возникают родители, которые говорят, что они мне тысячу раз объясняли, где мне надо выходить, что я никогда не слушаю, когда мне что-то объясняют, что я рассеянный. Слёзы текут, я иду дальше. А в голове возникает буфет в музыкалке, где горячий чай и вкусный песочный рогалик за 11 копеек. Если бы я так не «лоханулся», сидел бы сейчас, пил чай и кушал рогалик. Дурак!
Я уже вижу мост. Холодно. Я это чувствую. Это хорошо. В книжке про полярников прочитал, что когда не чувствуешь холода, значит, смерть уже рядом. Значит, у меня ещё шансы есть. Холодно. Надо идти.
Дальше я уже не помню, как я дошёл. Помню только счастливые, полные слёз глаза матери, кучу людей в фойе музыкальной школы, суетящихся возле меня, кто-то снимает с меня ботинки, растирают ноги, кто-то подносит к губам горячий чай, адскую боль в отогревающихся ногах и руках. Я дошёл! Я сумел! Гордость распирает мою грудь, сознание погружается в туман.
Когда я за рулём, даже летом, вижу на обочине бредущего ребёнка, нога тянется автоматически к педали тормоза.
Второй
Под торопливыми шагами скрипит снег. На щеках замёрзли следы слёз.
Слёзы – это превратившаяся в соленовато-горьковатую воду боль. Она, едва возникнув, двумя потоками стремится покинуть тело. В процессе взросления слёзы постепенно заменяются «особенными» словами, которые, как ни странно, тоже помогают.
Я прижимаю к губе платок, ставший уже красным от крови. Минут пятнадцать назад, в игре в хоккей, мне рассекли клюшкой губу. Это больно! До травмпункта городской больницы осталось метров пятьдесят. Это уже третий раз за эту зиму. Но в прошлый раз было хуже, шайба попала в бровь, было намного больней и больше крови. Процедура, впрочем как и врачи, уже хорошо знакомы. Сейчас врач скажет: «А, это опять ты! Ну-ка, покажи, что на этот раз?» А потом будут зашивать рану. Я знаю - это не больно! И врачи уже знают, что я это знаю. Поэтому безо всяких церемоний приступают к делу.
Расстроенная мама провожает меня заботливым взглядом, она переживает. Она уже по пути прочитала мне, в очередной раз, лекцию о том, что надо быть внимательным и осторожным, наверное, сама понимая то, что это почти невозможно. Ну вот, швы наложены, в нос бьёт запах перекиси водорода и губа ноет. Через неделю я сам себе повыдёргиваю эти нитки, то есть сниму швы. Это щекотно!
«Следующий!» - крик медсестры возвращает меня в действительность. Мой сын, похрамывая, направляется в кабинет экстренной помощи. Я смотрю ему вслед, я хорошо знаю что его ждёт. Терпи сынок, терпи, это не больно. Не он первый, не он последний.
Эх пацаны, пацаны!
Третий
Падает снег. Тихо. Тепло. Медленно, медленно опускаются с неба крупные хлопья. Зимний вечер накрыл город темнотой, словно огромным пуховым, лёгким одеялом. Фонари вдоль дороги, уходя двумя рядами, словно за горизонт, в сторону Вокзала, создают жёлтый коридор света.
Падает снег. Кажется, что всё вокруг замерло, чтобы полюбоваться этим завораживающим явлением. Тишина кажется мягкой, наверное от того, что снег пушистый. Зима спит. Душа ликует. Я медленно бреду в сторону вокзала мимо Юбилейного. Под ногами приятно поскрипывает снег. Изредка, с веток деревьев срываются белые облака и рассыпаются в отблесках фонарей золотой пылью. Снежинки, цепляясь за ресницы, шекочут щёки и тают на губах, хранящих жар и сладкий привкус первого поцелуя. Зима, ты прекрасна!
К списку его рассказов, на страничку
ДЕТСТВО В СЕМИДЕСЯТЫЕ... >>
|
